Локальный конфликт - Страница 86

— За угон самолета… — начал Кемаль.

— Не смеши меня. Я знаю, что за угон самолета, пассажирского самолета, подчеркиваю, в твоей стране казнят угонщиков. Правильно. Но если бы я угнал российский штурмовик или истребитель, думаю, меня бы не то что не казнили, а расцеловали бы в обе щеки. Увы, я его не угоню, не умею я на них летать… А, если ты надумаешь выдать меня властям, прости, но что же ты им скажешь, когда станешь объяснять, как и откуда я угнал самолет? Ты будешь выглядеть очень глупо, когда тебя спросят, почему ты оказался в Истабне. Они не поверят, что ты прилетел сюда подышать свежим горным воздухом… Если ты не полетишь с нами, положение усложнится. Но поверь мне, я смогу договориться с твоим пилотом, и он посадит самолет в безопасном для меня месте. Это мне обойдется дешевле. А тебя я не буду даже убивать. Это лишнее. Я просто оставлю тебя здесь. Я не стану говорить своим людям, что поссорился с тобой и они могут с тобой делать все, что захотят. О, Малик в вопросе разговора с пленниками очень изобретателен, поверь мне на слово. Но это не страшно. Ты представь, что с тобой сделают федералы, когда узнают, чем ты здесь занимался. А ведь узнают. Боюсь, что до суда тебе тогда не дожить…

Алазаеву чудом удавалось сдерживать себя, не срываться на крик, но он видел, что каждая его фраза имела на Кемаля примерно такое же воздействие, что и попадавшие в цель удары на боксерском ринге. В челюсть, в лоб, в глаз, в грудь. Он остановился, когда увидел, что Кемаль пребывает в легком нокдауне. Нанеси он еще несколько ударов, тот впал бы в бессознательное состояние, и тогда его придется либо действительно оставлять здесь, либо силой впихивать в салон самолета. Новые удары уже не требовались. Кемаль сломался. Он еще мог устроить какую-нибудь гадость, когда они приземлятся за пределами Истабана. Вероятно, так оно и будет. Алазаеву заранее нужно к этому готовиться. Кемаль был мстителен, нанесенных ему оскорблений не забывал. Он вполне мог выдать Алазаева властям, но сейчас… он сломался.

— Соглашайся. Лети с нами. Я не возьму с тебя за это денег, примирительно сказал Алазаев.

Кемаль стоял чуть покачиваясь, точно флюгер на ветру. Казалось, что он прирос подошвами ко льду и не может сделать ни одного шага. Мысли его летали где-то очень далеко.

— Ладно, ладно. Не расстраивайся так, — сказал Алазаев, выводя Кемаля из транса. Он испугался, что с тем может приключиться сердечный приступ, и надо хоть что-то предпринять, чтобы этого не произошло. — Я пошутил.

Они заметно отстали от парочки, несшей чемоданчик, и, к счастью своему, Кемаль не увидел, как Малик с боевиком небрежно забросили чемоданчик в салон, отчего самолет содрогнулся и, кажется, даже осел немного, а вся хрустальная посуда, находись она в чемоданчике, непременно раскололась бы. Но самолет вздрогнул скорее из-за того, что боевики одновременно запрыгнули на лестницу трапа.

Пилот недовольно посмотрел на них, процедил что-то непонятное сквозь зубы. У него верхняя часть лица по-прежнему скрывалась за темными стеклами очков, зато теперь можно было различить губы и подбородок. Этот вид придавал ему схожесть с героями американских комиксов. Сохранность содержимого чемоданчика его не сильно интересовала, и его «поосторожнее», а вероятно он сказал именно это, относилось больше к обращению с самолетом.

Малик, пользуясь случаем, подбежал к низкоопущенному носу самолета, старался заглянуть в пилотскую кабину и посмотреть на панели с приборами. Чувствовалось, что у него прямо-таки чесались руки потрогать какой-нибудь из них, посмотреть, что произойдет, когда он надавит на один из рычажков или кнопку.

Он заглядывал в кабину через стекло, прилипал к нему глазами так, что нос и щека его расплющивались. Он думал, что пилот сжалится над ним и пригласит его в кабину. Но пилоту это совсем не нравилось. Он косился на Малика, звать его в кабину не собирался, пока терпел его выходки, не кричал и не гнал прочь.

Наконец, пилот не выдержал, щелкнул Малика по носу. Тот, не сообразив, что их разделяет стекло, отскочил в испуге, споткнулся, чуть не упал спиной на снег, но сумел-таки устоять на ногах, показал пилоту язык и кулак. Тот усмехнулся, помахал в ответ рукой, но жест этот нельзя было расценить как приглашение. У него немного ныл указательный палец, потому что он, не рассчитав щелчок, ударил по стеклу слишком сильно.

Тем временем Кемаль пошел к самолету с такой скоростью, точно хотел убежать от Алазаева, но тот следовал за ним, как огромная тень, повторяя точь в точь почти все его движения и даже больше того — позвал рукой Рамазана, показывая на самолет, и крикнул.

— Залезай на заднее сиденье.

Малик услышал приказ Алазаева, встрепенулся, отвлекся от созерцания лобового стекла самолета, но пока не понял, к кому обращал свои слова командир, и переспросил.

— А? Эй, куда это ты полез?

Рамазан оставил эти слова без внимания, хорошо еще не цыкнул на Малика, посоветовав не лезть не в свое дело. Малик опешил. Видимо, он думал, не забраться ли ему, по примеру Рамазана, в салон. К самолету подходили Кемаль и Алазаев. Он хотел спросить у командира разрешения.

Когда Рамазан стал неумело втискиваться в салон, пилот попробовал остановить его, но что он говорил, слышно, конечно, не было. Наверное, просил посадочный талон. Рамазан молчал, полагая, что это самая лучшая тактика поведения. Чтобы вытащить его из салона, пилоту придется слезть со своего места, а он на это вряд ли решится.

Рамазан так просто не уйдет, начнет лягаться и отбиваться, понаставит пилоту синяков или стекло гермошлема ему разобьет, но самое-то главное в том, что, когда пилот вернется на свое место, которое он так долго охранял от чужих посягательств, окажется, что оно уже кем-то занято. Наверняка в него усядется этот гнусный молокосос, еще действительно сломает что-то, а страшилище тем временем опять проскользнет в салон. Вихрь мыслей пронесся в голове пилота, пока он принимал решение, как ему поступить. Он остался в кабине, только лицо его помрачнело, и лишь в этом проявились мучившие его сомнения, но Алазаев поспешил их рассеять.