Локальный конфликт - Страница 69

— Использовать вас в крупномасштабных общевойсковых операциях, конечно, не очень эффективно. Вы к работе штучной, ювелирной привыкли, а я, бестолочь, все стремлюсь вас на конвейер поставить. Ты на это намекаешь?

Кондратьев отрицательно закивал головой, сделал вид, что не отвечает из-за того, что рот у него заполнен чаем, и попробуй он сказать хоть слово, не ровен час, захлебнется, закашляется и тогда придется полковнику спасать своего капитана от смерти. Среди многочисленных наград комполка медали «За спасение утопающих» не было. Но он думал, что вполне может прожить и без нее.

— Не взыщи, держать вертолет постоянно на пару я не смогу, потому что дел, помимо твоей затеи, хватает, а техники, как всегда, недостаточно. Если залетишь, тогда, конечно, подниму всех в ружье. Выручать будем с музыкой. Но пока прощупай все «Стрекозой». Я распоряжусь. Тебе ее дадут на неограниченное время. Если что, наблюдателей вызывай.

— Спасибо, господин полковник.

— Когда идти хочешь? Сегодня?

— Нет. Людям отдохнуть надо. Завтра пойду.

— Ну с Богом. Удачи тебе, капитан.

— Спасибо, господин полковник.

Глава 11

Репортеры притомились, языки у них вывалились наружу, рты не закрывались, загребая воздух, с хрипением проваливающийся в легкие. Несколькими днями ранее они обязательно заработали бы себе простуду, а может, и ангину. Теперь такой опасности уже не было…

К длительным физическим упражнениям они не привыкли. Лица у них взмокли, покрылись испариной. По спинам катились струи пота, скапливаясь в джинсах, ставших такими тяжелыми, что вот-вот спадут с ног.

Они оглядывались, пока оставалась видимой брошенная машина, точно это была последняя нить, связывающая их с более-менее благополучным и прогнозируемым прошлым. Но и она оборвалась, скрылась за склоном холма, и наблюдавшему за пленными Алазаеву показалось, что в эту секунду солнце зашло за тучи, отбросив на лица репортеров тень, так быстро они изменились, пожухли.

С камерой оператор уже выбился бы из сил, как каторжник, который вздумал бежать, подпилил решетку, выбрался из камеры и тюрьмы, но не сумел избавиться от тяжеленного железного ядра, прикованного к ноге. Пройти с ним, даже взяв на руки, он сможет немного и так медленно, что его настигнет и улитка. Оператор должен был бы благодарить Алазаева.

Чтобы репортеры не видели, куда их ведут, пришлось завязать им глаза черными повязками. От таких неудобств теряли они немного. Вряд ли в эти минуты у них могло появиться желание полюбоваться горами, хотя посмотреть было на что. Когда они еще окажутся здесь. Но зато искрящийся снег не резал им глаза и вероятность подцепить снежную болезнь для них была куда ниже, чем у боевиков.

А ведь если они встанут столбами, откажутся идти, Алазаев пристрелит только одного, второго придется тащить на себе, даже если он будет упираться. Бросать жребий не придется. Но репортеры об этом не догадывались, стойко переносили тяжести дороги, не жалуясь, думая, наверное, что едва начнешь выказывать признаки усталости, собьешься с ритма, тут тебе и вгонят пулю в голову.

Шли они осторожно, как слепые, оказавшиеся в незнакомой местности. Это еще больше замедляло продвижение группы. Толчки в спину заметного ускорения не давали. Напротив, получив удар, репортеры начинали нервничать, суетиться, оступались, падали, приходилось их поднимать и направлять на путь истинный все теми же легкими толчками в спину. И все опять повторялось.

Рыхлый снег истекал водой, хрустел. Он набух, как перележавший на солнце труп, который вскоре начнет распадаться.

Алазаев тоже устал и в душе стал обзывать себя идиотом за то, что затеял все это представление, от которого, видимо, и результата никакого не будет — ни дивидендов от спонсоров, готовых предоставить выкуп, ни награды от восторженной публики, ни чувства самоудовлетворения, потому что сыграно все скверно. Хорошо еще, что статисты не возмущаются, а Малик выглядел свежим и совсем не уставшим. Заставь его сейчас вернуться обратно к машине, попросить принести, к примеру, разбитую видеокамеру, так он догонит их еще до того, как они доплетутся до убежища.

Малик крутился возле репортеров, как шавка, ждущая удобного момента нагадить. Может, подножку подставить задумал или еще что-нибудь, поди разбери, что у него под черепной коробкой зародилось. А может, он их оберегает, поспешит на выручку оступившемуся, поддержит, не даст упасть. Впрочем, сомнительно это.

Алазаев не мог понять, зачем ему нужен оператор. Малик с радостью избавил бы его от этой обузы, ведь проку от него не будет. В перспективе тоже, а может… может сгодится в хозяйстве. Но для этого надо, чтобы прилетел самолет, а его все нет и нет.

Небо неощутимо побледнело. Если даже неотрывно смотреть на него, не поймешь, когда оно изменяется, темнеет, становится серовато-синим, а потом почти черным. Надо закрыть глаза на несколько минут, чтобы уловить разницу. Закрыл — серое, закрыл — серое, закрыл — вертолет. Только бы не такой сюрприз. Покажись он сейчас в небе, укрыться негде, придется в снег зарываться, спасаясь от гнева богов, пришедших с небес карать грешников. Но снег не глубок, не спрячешься, а то и задохнешься, потому что воздуха в нем почти нет, а только одна вода.

Брошенную машину уже, наверное, обнаружили, о пропаже узнали, но прочесывать горы пока не будут, а руководство телекомпании еще не готовит наличных на тот случай, чтобы они оказались под рукой, когда похитители огласят сумму выкупа.

Скоро их за снежных людей принимать начнут. Надо только еще немного в горах пожить, попривыкнуть, глядишь, и понравится, обратно возвращаться не захочется. Людей сторониться начнешь.